out,for,a,walk - bitch
Автор: Леди Мариус
Бета: Agnetha
Фандом: Баффиверс
Название: «К свету»
Сезон: «Баффи» – 3, «Ангел» - PostSeries
Пейринг: Ангел/Корделия, Ангел/Баффи
Жанр: ангст, даркфик, драма
Рейтинг: R
Размер: мини
Статус: закончен
Предупреждения: жестокость, насилие
Описание: о том, как высшие силы вернули Ангела из ада.
читать дальше
***
Наверное, нет ничего хуже густой, звенящей тишины. Когда она смыкается вокруг, стягивая в тугое непроницаемое кольцо, и с каждым мгновением сдавливает все сильнее. И кажется, что еще секунда – и можно вот-вот взорваться от окружающего молчания.
В тишине все приобретает слишком яркий, гротескный вид, а реальность воспринимается совсем не такой, какой могла бы быть на самом деле. Все движения становятся слишком медленными, растянутыми, звуки – слишком громкими и низкими, воздух – обжигающе горячим, а пылинки – невероятно крупными.
В тишине все кажется бесконечным и непостижимым, и в какой-то момент приходит твердая уверенность, что она останется навсегда.
В тишине боль раскаляется в десятки раз сильнее, медленно выжигает каждую клеточку тела, растягиваясь на неисчислимое количество часов. Теряет свои границы, и невозможно понять, когда она началась и закончилась ли.
Все пытки мира сосредотачиваются в одном месте, пытаясь вырваться наружу, сильнее захватить тело, по-зверски впиваясь в плоть.
И в какой-то момент становится откровенно плевать на то, что под ногти забивают сотни мелких иголок или на то, как под ребра вонзается ржавый металл, а пятки жгут тысячи раскаленных углей. Уже не получается обращать внимание ни на охватывающее тело пламя, ни на раздробленные кости, ни на содранную кожу. Временами кажется, что все это происходит быстро и одновременно, временами же напротив – медленно, поочередно и скрупулезно. Наверное, с губ срывается крик, но его заглушает невыносимая тишина, делая мучения еще реальнее и ощутимее.
Надежда на то, что скоро все это закончится, не исчезает, хотя, наверное, ее давно уже не должно быть. От этого только страшнее. Но в аду никогда ничего не прекращается, в аду никогда ни к чему не привыкаешь. Ад – это повторение, ад – это не сбываемая надежда, ад – это то, что было, есть и будет.
Иногда ему кажется, что это только сон. Что вокруг нет ничего настоящего, а происходящее – какая-то параллельная реальность, не имеющая к нему никакого отношения. В секунды таких мыслей ему даже кажется, будто он видит сам себя со стороны. Но, в очередной раз приходя в сознание в кромешной темноте, вместо своего тела ощущая сгусток невыносимой боли, а вместо голоса – глухой хрип, он убеждается в обратном. Он сжимается, жмурится, прижимает к себе саднящие колени, прячет обожженное кислотой лицо в ладонях, но это не помогает избавиться от густого мрака и давящей тишины.
Тело снова разрывается на части – на этот раз от хлесткого удара. По спине, по лицу, по груди, но это совсем неважно. И не имеет значения, что никакой плети и вовсе нет, ведь кожа ощущает ее; недавно затянувшиеся раны вновь лопаются, кожа покрывается кровью, а удары продолжают обрушиваться с головокружительной частотой. Губы пересохли, руки дрожат, и он заваливается набок, не в силах больше находиться в вертикальном положении. Стонет, царапает пальцами твердую неровную землю, лицо покрыто слезами, слюной и кровью, во рту куски земли, а горло сдавливает глухой рык. Наверное, когда-то он пытался быть стойким, храбро выносить все, что бы ни происходило, но в какой-то момент пришло железное понимание, что нет смысла. Ничего не изменится оттого, что он будет строить из себя героя, мужаться и терпеть. Здесь можно кричать – все равно никто не услышит, здесь можно рыдать, стонать – обратным ты ничего себе не докажешь.
Потому что здесь ничего нет.
Говорят, что в аду огонь и сера, полчища демонов, которые мечтают утопить мученика в его собственной крови, всюду раскаленная лава и полнейшая безысходность. Наверное, и он когда-то так думал. Но ад – это пустота. Здесь нет ничего, кроме густой, давящей темноты, невыносимой тишины и ощущения бесконечности. Неважно, когда именно сюда попал, ты все равно находишься здесь целую вечность, и так будет всегда.
Исчезает все: воспоминания, чувства, эмоции, понятия. И очень скоро невозможно вспомнить, кто ты такой, кем когда-то являлся, где и зачем находишься. Он не помнит, не знает, и ему это не нужно. На него снова накатывает агония, а он считает, что так должно быть, это правильно и так невыносимо. Пространство пронзает немой крик, слышится приглушенный хруст костей, тело снова охватывает немыслимый жар.
Он больше не стонет, не шевелится, не дышит, не думает. Где-то далеко, на затворках сознания сами по себе мелькают какие-то размытые картины – то ли из его жизни, то ли из чьей-то, то ли просто плоды еще не погибшей фантазии.
Он видит кровь, реки крови, он купается в ней, и от этого становится тепло, чувствуется прилив сил, пьянящая власть. И боль. Невыносимая мука, в миллионы раз страшнее всех тех пыток, захвативших его тело здесь, в этом тихом темном месте. Боль утраты, мук совести, горя, страха, отчаяния, бед и прощаний разливается по всему его существу, и в то же время кажется ненастоящей, чужой, тем, чего просто-напросто не существует.
Он видит темное небо – огромный, бескрайний небосклон, усыпанный яркими огоньками звезд, причудливо слепящими глаза, вселяющими надежду на то, что когда-то все муки прекратятся, что когда-нибудь он будет достоин их искупления. Кажется, это называется верой.
Он видит улицы, огни, деревья, машины, людей, и все это не стоит на месте, постоянно меняется, наполняется звуками и запахами, такими сильными, что кружиться голова, а тело пронзает странная дрожь. Хочется всего и сразу, интересно абсолютно все: этот мир, то, что его движет, его принципы и правила, его душа, его суть. Это кажется сумасшедшим и прекрасным, интригует, заставляет идти вперед.
Он видит тех, кто когда-либо был рядом. Их много, и они такие разные, такие странные, такие родные, такие ненавистные. Сотни так хорошо знакомых лиц, и ни одного из них он не помнит. На губах сотни имен, но ни одно он не может произнести.
Ведь это было не с ним, этого вообще никогда не было – всегда была только эта пустота, эта тишина и эта боль.
Он хрипит. Тело в который раз пронзают острые лезвия мечей, плоть поглощает пламя, и это ему кажется странно знакомым. Вновь и вновь с его глаз капают слезы, шевелятся губы, а грудь один за другим протыкают невидимые клинки, после чего он падает в пламя. Когда-то он пытался разобрать собственный шепот, но никогда не удавалось понять ни слова. Губы беззвучно шевелились, текли слезы.
Потом снова была плеть. Один удар, второй, третий… Он сбился со счета на десятом, и больше не пытался считать дальше. Он всегда переставал это делать еще до первого десятка: его сознание снова уплывало и воспринимало лишь очередные невыносимые пытки.
Удар, за ним еще один, потом еще и еще…
«Баффи», – срывается с губ.
Странное слово, чем-то знакомое, почему-то родное. Он где-то слышал его раньше, возможно, оно что-то для него значило. Название? Понятие? Имя? Наверное, теперь это не имеет значения.
Но теперь после каждого удара он отстраненно шепчет это слово, и почему-то боль кажется совершенно другой. Ощущается не так ярко и не так невыносимо. И в то же время куда более страшно и реально. Он даже не кричит, просто ловит ртом несуществующий воздух и продолжает шевелить губами.
Пытки то и дело меняются, но вновь сливаются воедино, и он не может различить, где ему ломают кости, где разрезают на части искалеченные участки кожи, а где заставляют захлебываться собственным гноем. Он – боль, он – тишина, он – ад.
Голова горит, он пытается выплюнуть выбитые зубы, совершенно забыв о том, что его лицо сейчас больше походит на кровавое месиво, состоящее из крови, гнили и ошметков кожи. Он не чувствует ног: кажется, у него их снова нет, что, впрочем, долго не продлиться – очень скоро ему вновь будут ломать выкручивать суставы, и он снова волей-неволей почувствует конечности. Вместо земли теперь – горящие угли, а под ногтями снова сотни иголок. В какой-то миг он понимает, что висит над землей, а его шею охватывает колючая проволока. Катастрофически не хватает воздуха, горло жжет, распухает, язык кажется невероятно огромным, и нет даже возможности закричать…
А потом чувствует легкое прикосновение к плечам. Не плети, и не раскаленного метала, а чего-то совершенно легкого и нежного, отчего тело покрывается мелкой дрожью, а агония уже не кажется такой непереносимой. Кожа все еще горит, на лице нет живого места, но теперь есть и еще что-то – до боли светлое и желанное.
Чей-то голос пробивается сквозь завесу тишины, кажется далеким и невозможным, но сейчас отчаянно хочется верить, что он звучит на самом деле.
– Ангел, – доносится из тишины, а он не может понять, что именно слышит. Откуда здесь могут появиться ангелы?
Он пытается поднять голову, и в какой-то момент осознает, что сидит на твердой поверхности, с шеи исчезла проволока, а израненные, распухшие ноги согнуты, колени прижаты к груди. На мгновение темноту пронзает мягкий свет, и приходит понимание, что все это время он был с закрытыми глазами. Не решается их открыть полностью, смотрит сквозь полуопущенные ресницы, и видит только белые лучи, пробивающиеся откуда-то из непонятной глубины.
– Ангел, послушай меня… – кажется, это не ангел, а всего лишь его имя.
И действительно, для него больше не составляет труда вспомнить, кто он такой, где и кем был. В тот же миг он сжимает кулаки, широко раскрывает глаза и пытается подняться на ноги. Конечно же, ничего не получается, и он тяжело падает на колени. Невидящим взглядом смотрит на разлившийся перед ним свет, а в сознании теперь на самом деле проносятся картины его жизни, нежизни, все, что с ним когда-либо происходило. Он вспоминает то, как его пронзили мечом, как его охватил яркий огонь, унося сюда, где нет ничего, кроме тишины и темноты. Вспоминает и что значило для него имя Баффи, вспоминает до боли, до слез, до душащих рыданий. Все это захлестывает его, полностью, безжалостно, и душит, кружит голову, вызывая желание броситься на эту неровную землю с огромной высоты, размазав себя по ней. Или снова вернуться на дыбу, где нет ничего, кроме физической боли, и нет места для вот таких вот страданий.
Ангел опускает голову, его плечи мелко трясутся, из горла вырывается рычание. Наверное, он принимает вампирскую маску – а, быть может, ему только кажется, и здесь он на это просто не способен. А потом снова чувствует легкое прикосновение, и поднимает взгляд. Из-за слез и света перед глазами все расплывается, но Ангел может различить силуэт. Очертания женской фигуры всего в нескольких шагах от него; она стоит на коленях, смотрит на него, легонько поглаживая рукой его волосы. Девушка кажется ему смутно знакомой, и он отчаянно пытается вспомнить, где ее видел.
– Скоро это закончится, я обещаю, – шепчет она, нежно прикасаясь кончиками пальцев к его лицу, едва заметно шевеля губами.
Она красивая, очень красивая. Темные волосы едва достают до плеч, загорелая кожа, правильные, выразительные черты лица, широкая улыбка и огромные карие глаза. Она выглядит на двадцать, а во взгляде – целый мир. Так, словно она прошла не одну дорогу, увидела не одну жизнь и познала не одну смерть. Так, как будто она жила в этом мире много столетий и на ее глазах проносились сотни человеческих судеб.
– Корделия?
Разве это могла быть Корделия? Недалекая девчонка, чирлидерша, вечная конкурентка Баффи, так гордящаяся своей смазливой мордашкой. Где во взгляде этой глупой красавицы могло взяться столько мудрости и глубины, как ее самодовольная улыбка могла стать такой понимающей и мягкой?
– Знаешь ли, здесь мерзко, – говорит она, и в ее непринужденном тоне можно узнать ту самую Корделию Чейз, которую он помнил. Взгляд девушки пробегает по неясной темноте, она слегка морщит носик. – И тебе оно совершенно не подходит.
Ее звонкий голос эхом разносится по пустоте, она продолжает улыбаться, вот только в этой улыбке скользит неудержимая грусть и безысходность. Корделия делает легкое движение руками, подается вперед, протягивая ладони к израненным плечам Ангела. Почти не прикасается к ним, но он чувствует, что они перестают саднить. Глубокие раны затягиваются, кости незаметно срастаются, исчезает головная боль, и вот он уже может нормально шевелить руками и ногами. Ее пальцы скользят по его торсу – все так же почти не дотрагиваясь, и прямо на его глазах заживают язвы, вырастает новая кожа и пропадают синяки. Теперь Ангел может без боли вдохнуть, свет больше не слепит глаза, а тело заполняет невиданный прилив сил. И, наверное, он даже может подняться на ноги и побежать прочь, не оглядываясь, на головокружительной вампирской скорости; если нужно – вступить в схватку, защитить себя. Но он сидит на прежнем месте, в прежнем положении, не шевелясь, молча наблюдая за незамысловатыми движениями Корделии.
У него множество вопросов, но они никак не могут уложиться в голове, превратиться в слова. И остается просто смотреть на девушку, недоумевать. И чувствовать тепло в душе, словно она очищала его не только от физических увечий, но и от всех страданий, которые он когда-либо испытывал. Она наполняет светом, заставляет ощущать легкость, которой он, наверное, не испытывал ни разу – ни в смертной жизни, ни после.
А потом Корделия отстраняется. Встает и отходит на несколько шагов назад, ее улыбка гаснет, и она теперь только внимательно смотрит на Ангела. Он остается на земле, не смея пошевелиться, оторвать от девушки взгляд, и в какой-то миг ловит себя на мысли, что его наполняет непонятный восторг. Не от присутствия этой другой Корделии, не от исходящего от нее тепла, и даже не от ее исцеляющих прикосновений. Это восторг, подобный тому, который испытывает тот, кто видел истинный свет, высшую силу, чистоту и божество.
Это может быть видением. Всего лишь бредом после пережитых страданий, определенной реакцией сознания на боль. Но почему, в таком случае, ему видится именно Корделия? И почему такое яркое впечатление, что все происходит на самом деле?
– Что происходит? – беспомощно спрашивает он, пытаясь подняться на ноги, но девушка протягивает вперед руку и мягко кладет ему на плечо, не давая встать.
Потом тепло улыбается и снова склоняется над ним. Смотрит так, словно ей нужно столько ему сказать, но она не может, и качает головой.
– Просто этого не должно быть, – наконец говорит она. – Подожди немного, и все встанет на свои места.
Кажется, будто она светится еще ярче. Наклоняется еще ниже, и Ангел может рассмотреть каждую, самую мелкую черточку ее лица, крошечные морщинки в уголках глаз, едва заметную родинку на щеке. Она берет его лицо в руки, она поднимает его голову, заставляя смотреть себе в глаза. Он чувствует прикосновение теплых, невозможно нежных губ, и на мгновение Ангелу кажется, что весь свет, который приводил его в восторг, проходит через него. Как душа, только без боли, захватывая и поражая.
В следующее мгновение Корделия отстраняется, и шепчет:
– Ты еще встретишь меня, мой Чемпион.
И, наверное, ему только кажется, что в ее глазах блестят слезы.
Мелькает яркий белый свет, и Ангел даже не успевает что-либо сказать. Он больше ничего не видит, не слышит и не чувствует. Тело охватывают потоки воздуха, но, несмотря на это, на лбу выступают капли холодного пота. Он падает куда-то в бездну, и всего на мгновение пробегает мысль, что его снова захватывает темная пустота. Но кожа все еще чувствует следы прикосновений, его заполняет свет, слышатся отзвуки последних сказанных ему слов.
Ангел долго не приходит в себя. Не может вынырнуть из обволакивающего его света, не может посмотреть по сторонам, воспринять то, что его окружает. Чувствует твердую землю под ногами, потоки воздуха, биения сердец, слышит звуки и голоса, чует сотни запахов, а разум то и дело возвращается к белому сиянию. Из головы постепенно уходят воспоминания, все затягивается странной дымкой, образ Корделии кажется призрачным, а слова – только отголосками.
Он чувствует, как руки охватывают холодные металлические оковы, и он корчится, а где-то рядом звучит до боли родной голос. Сквозь завесу беспамятства и все еще мерцающего света он видит хрупкую блондинку, смотрящую на него с нескрываемым удивлением и всепоглощающей нежностью. И все равно рвется куда-то прочь – к свету.
У Ангела почти не осталось воспоминаний о свете. Даже когда в скором времени снова увидит лучистые карие глаза, он ничего не почувствует и не вспомнит. Ее не будет окружать ослепляющий свет, она не будет так нежно улыбаться, в ее взгляде не будет столько скрытой боли. Он почти забудет о ее существовании, отчаянно целуя свою Истребительницу.
А Корделии останется только грустно улыбаться и смотреть куда-то в пустоту. Смотреть, видеть и знать, что все идет так, как следует. Чувствовать каждую секунду его существование, находиться рядом во всех временах, во всех местах, где он когда-либо бывал. Направлять, спасать и знать, что рано или поздно, на одном из пересечений он все равно ее встретит. Знать историю от начала до конца; раз за разом вытаскивать его из ада, возвращая веру.
Всегда. Потому что так нужно.
Бета: Agnetha
Фандом: Баффиверс
Название: «К свету»
Сезон: «Баффи» – 3, «Ангел» - PostSeries
Пейринг: Ангел/Корделия, Ангел/Баффи
Жанр: ангст, даркфик, драма
Рейтинг: R
Размер: мини
Статус: закончен
Предупреждения: жестокость, насилие
Описание: о том, как высшие силы вернули Ангела из ада.
читать дальше
***
Наверное, нет ничего хуже густой, звенящей тишины. Когда она смыкается вокруг, стягивая в тугое непроницаемое кольцо, и с каждым мгновением сдавливает все сильнее. И кажется, что еще секунда – и можно вот-вот взорваться от окружающего молчания.
В тишине все приобретает слишком яркий, гротескный вид, а реальность воспринимается совсем не такой, какой могла бы быть на самом деле. Все движения становятся слишком медленными, растянутыми, звуки – слишком громкими и низкими, воздух – обжигающе горячим, а пылинки – невероятно крупными.
В тишине все кажется бесконечным и непостижимым, и в какой-то момент приходит твердая уверенность, что она останется навсегда.
В тишине боль раскаляется в десятки раз сильнее, медленно выжигает каждую клеточку тела, растягиваясь на неисчислимое количество часов. Теряет свои границы, и невозможно понять, когда она началась и закончилась ли.
Все пытки мира сосредотачиваются в одном месте, пытаясь вырваться наружу, сильнее захватить тело, по-зверски впиваясь в плоть.
И в какой-то момент становится откровенно плевать на то, что под ногти забивают сотни мелких иголок или на то, как под ребра вонзается ржавый металл, а пятки жгут тысячи раскаленных углей. Уже не получается обращать внимание ни на охватывающее тело пламя, ни на раздробленные кости, ни на содранную кожу. Временами кажется, что все это происходит быстро и одновременно, временами же напротив – медленно, поочередно и скрупулезно. Наверное, с губ срывается крик, но его заглушает невыносимая тишина, делая мучения еще реальнее и ощутимее.
Надежда на то, что скоро все это закончится, не исчезает, хотя, наверное, ее давно уже не должно быть. От этого только страшнее. Но в аду никогда ничего не прекращается, в аду никогда ни к чему не привыкаешь. Ад – это повторение, ад – это не сбываемая надежда, ад – это то, что было, есть и будет.
Иногда ему кажется, что это только сон. Что вокруг нет ничего настоящего, а происходящее – какая-то параллельная реальность, не имеющая к нему никакого отношения. В секунды таких мыслей ему даже кажется, будто он видит сам себя со стороны. Но, в очередной раз приходя в сознание в кромешной темноте, вместо своего тела ощущая сгусток невыносимой боли, а вместо голоса – глухой хрип, он убеждается в обратном. Он сжимается, жмурится, прижимает к себе саднящие колени, прячет обожженное кислотой лицо в ладонях, но это не помогает избавиться от густого мрака и давящей тишины.
Тело снова разрывается на части – на этот раз от хлесткого удара. По спине, по лицу, по груди, но это совсем неважно. И не имеет значения, что никакой плети и вовсе нет, ведь кожа ощущает ее; недавно затянувшиеся раны вновь лопаются, кожа покрывается кровью, а удары продолжают обрушиваться с головокружительной частотой. Губы пересохли, руки дрожат, и он заваливается набок, не в силах больше находиться в вертикальном положении. Стонет, царапает пальцами твердую неровную землю, лицо покрыто слезами, слюной и кровью, во рту куски земли, а горло сдавливает глухой рык. Наверное, когда-то он пытался быть стойким, храбро выносить все, что бы ни происходило, но в какой-то момент пришло железное понимание, что нет смысла. Ничего не изменится оттого, что он будет строить из себя героя, мужаться и терпеть. Здесь можно кричать – все равно никто не услышит, здесь можно рыдать, стонать – обратным ты ничего себе не докажешь.
Потому что здесь ничего нет.
Говорят, что в аду огонь и сера, полчища демонов, которые мечтают утопить мученика в его собственной крови, всюду раскаленная лава и полнейшая безысходность. Наверное, и он когда-то так думал. Но ад – это пустота. Здесь нет ничего, кроме густой, давящей темноты, невыносимой тишины и ощущения бесконечности. Неважно, когда именно сюда попал, ты все равно находишься здесь целую вечность, и так будет всегда.
Исчезает все: воспоминания, чувства, эмоции, понятия. И очень скоро невозможно вспомнить, кто ты такой, кем когда-то являлся, где и зачем находишься. Он не помнит, не знает, и ему это не нужно. На него снова накатывает агония, а он считает, что так должно быть, это правильно и так невыносимо. Пространство пронзает немой крик, слышится приглушенный хруст костей, тело снова охватывает немыслимый жар.
Он больше не стонет, не шевелится, не дышит, не думает. Где-то далеко, на затворках сознания сами по себе мелькают какие-то размытые картины – то ли из его жизни, то ли из чьей-то, то ли просто плоды еще не погибшей фантазии.
Он видит кровь, реки крови, он купается в ней, и от этого становится тепло, чувствуется прилив сил, пьянящая власть. И боль. Невыносимая мука, в миллионы раз страшнее всех тех пыток, захвативших его тело здесь, в этом тихом темном месте. Боль утраты, мук совести, горя, страха, отчаяния, бед и прощаний разливается по всему его существу, и в то же время кажется ненастоящей, чужой, тем, чего просто-напросто не существует.
Он видит темное небо – огромный, бескрайний небосклон, усыпанный яркими огоньками звезд, причудливо слепящими глаза, вселяющими надежду на то, что когда-то все муки прекратятся, что когда-нибудь он будет достоин их искупления. Кажется, это называется верой.
Он видит улицы, огни, деревья, машины, людей, и все это не стоит на месте, постоянно меняется, наполняется звуками и запахами, такими сильными, что кружиться голова, а тело пронзает странная дрожь. Хочется всего и сразу, интересно абсолютно все: этот мир, то, что его движет, его принципы и правила, его душа, его суть. Это кажется сумасшедшим и прекрасным, интригует, заставляет идти вперед.
Он видит тех, кто когда-либо был рядом. Их много, и они такие разные, такие странные, такие родные, такие ненавистные. Сотни так хорошо знакомых лиц, и ни одного из них он не помнит. На губах сотни имен, но ни одно он не может произнести.
Ведь это было не с ним, этого вообще никогда не было – всегда была только эта пустота, эта тишина и эта боль.
Он хрипит. Тело в который раз пронзают острые лезвия мечей, плоть поглощает пламя, и это ему кажется странно знакомым. Вновь и вновь с его глаз капают слезы, шевелятся губы, а грудь один за другим протыкают невидимые клинки, после чего он падает в пламя. Когда-то он пытался разобрать собственный шепот, но никогда не удавалось понять ни слова. Губы беззвучно шевелились, текли слезы.
Потом снова была плеть. Один удар, второй, третий… Он сбился со счета на десятом, и больше не пытался считать дальше. Он всегда переставал это делать еще до первого десятка: его сознание снова уплывало и воспринимало лишь очередные невыносимые пытки.
Удар, за ним еще один, потом еще и еще…
«Баффи», – срывается с губ.
Странное слово, чем-то знакомое, почему-то родное. Он где-то слышал его раньше, возможно, оно что-то для него значило. Название? Понятие? Имя? Наверное, теперь это не имеет значения.
Но теперь после каждого удара он отстраненно шепчет это слово, и почему-то боль кажется совершенно другой. Ощущается не так ярко и не так невыносимо. И в то же время куда более страшно и реально. Он даже не кричит, просто ловит ртом несуществующий воздух и продолжает шевелить губами.
Пытки то и дело меняются, но вновь сливаются воедино, и он не может различить, где ему ломают кости, где разрезают на части искалеченные участки кожи, а где заставляют захлебываться собственным гноем. Он – боль, он – тишина, он – ад.
Голова горит, он пытается выплюнуть выбитые зубы, совершенно забыв о том, что его лицо сейчас больше походит на кровавое месиво, состоящее из крови, гнили и ошметков кожи. Он не чувствует ног: кажется, у него их снова нет, что, впрочем, долго не продлиться – очень скоро ему вновь будут ломать выкручивать суставы, и он снова волей-неволей почувствует конечности. Вместо земли теперь – горящие угли, а под ногтями снова сотни иголок. В какой-то миг он понимает, что висит над землей, а его шею охватывает колючая проволока. Катастрофически не хватает воздуха, горло жжет, распухает, язык кажется невероятно огромным, и нет даже возможности закричать…
А потом чувствует легкое прикосновение к плечам. Не плети, и не раскаленного метала, а чего-то совершенно легкого и нежного, отчего тело покрывается мелкой дрожью, а агония уже не кажется такой непереносимой. Кожа все еще горит, на лице нет живого места, но теперь есть и еще что-то – до боли светлое и желанное.
Чей-то голос пробивается сквозь завесу тишины, кажется далеким и невозможным, но сейчас отчаянно хочется верить, что он звучит на самом деле.
– Ангел, – доносится из тишины, а он не может понять, что именно слышит. Откуда здесь могут появиться ангелы?
Он пытается поднять голову, и в какой-то момент осознает, что сидит на твердой поверхности, с шеи исчезла проволока, а израненные, распухшие ноги согнуты, колени прижаты к груди. На мгновение темноту пронзает мягкий свет, и приходит понимание, что все это время он был с закрытыми глазами. Не решается их открыть полностью, смотрит сквозь полуопущенные ресницы, и видит только белые лучи, пробивающиеся откуда-то из непонятной глубины.
– Ангел, послушай меня… – кажется, это не ангел, а всего лишь его имя.
И действительно, для него больше не составляет труда вспомнить, кто он такой, где и кем был. В тот же миг он сжимает кулаки, широко раскрывает глаза и пытается подняться на ноги. Конечно же, ничего не получается, и он тяжело падает на колени. Невидящим взглядом смотрит на разлившийся перед ним свет, а в сознании теперь на самом деле проносятся картины его жизни, нежизни, все, что с ним когда-либо происходило. Он вспоминает то, как его пронзили мечом, как его охватил яркий огонь, унося сюда, где нет ничего, кроме тишины и темноты. Вспоминает и что значило для него имя Баффи, вспоминает до боли, до слез, до душащих рыданий. Все это захлестывает его, полностью, безжалостно, и душит, кружит голову, вызывая желание броситься на эту неровную землю с огромной высоты, размазав себя по ней. Или снова вернуться на дыбу, где нет ничего, кроме физической боли, и нет места для вот таких вот страданий.
Ангел опускает голову, его плечи мелко трясутся, из горла вырывается рычание. Наверное, он принимает вампирскую маску – а, быть может, ему только кажется, и здесь он на это просто не способен. А потом снова чувствует легкое прикосновение, и поднимает взгляд. Из-за слез и света перед глазами все расплывается, но Ангел может различить силуэт. Очертания женской фигуры всего в нескольких шагах от него; она стоит на коленях, смотрит на него, легонько поглаживая рукой его волосы. Девушка кажется ему смутно знакомой, и он отчаянно пытается вспомнить, где ее видел.
– Скоро это закончится, я обещаю, – шепчет она, нежно прикасаясь кончиками пальцев к его лицу, едва заметно шевеля губами.
Она красивая, очень красивая. Темные волосы едва достают до плеч, загорелая кожа, правильные, выразительные черты лица, широкая улыбка и огромные карие глаза. Она выглядит на двадцать, а во взгляде – целый мир. Так, словно она прошла не одну дорогу, увидела не одну жизнь и познала не одну смерть. Так, как будто она жила в этом мире много столетий и на ее глазах проносились сотни человеческих судеб.
– Корделия?
Разве это могла быть Корделия? Недалекая девчонка, чирлидерша, вечная конкурентка Баффи, так гордящаяся своей смазливой мордашкой. Где во взгляде этой глупой красавицы могло взяться столько мудрости и глубины, как ее самодовольная улыбка могла стать такой понимающей и мягкой?
– Знаешь ли, здесь мерзко, – говорит она, и в ее непринужденном тоне можно узнать ту самую Корделию Чейз, которую он помнил. Взгляд девушки пробегает по неясной темноте, она слегка морщит носик. – И тебе оно совершенно не подходит.
Ее звонкий голос эхом разносится по пустоте, она продолжает улыбаться, вот только в этой улыбке скользит неудержимая грусть и безысходность. Корделия делает легкое движение руками, подается вперед, протягивая ладони к израненным плечам Ангела. Почти не прикасается к ним, но он чувствует, что они перестают саднить. Глубокие раны затягиваются, кости незаметно срастаются, исчезает головная боль, и вот он уже может нормально шевелить руками и ногами. Ее пальцы скользят по его торсу – все так же почти не дотрагиваясь, и прямо на его глазах заживают язвы, вырастает новая кожа и пропадают синяки. Теперь Ангел может без боли вдохнуть, свет больше не слепит глаза, а тело заполняет невиданный прилив сил. И, наверное, он даже может подняться на ноги и побежать прочь, не оглядываясь, на головокружительной вампирской скорости; если нужно – вступить в схватку, защитить себя. Но он сидит на прежнем месте, в прежнем положении, не шевелясь, молча наблюдая за незамысловатыми движениями Корделии.
У него множество вопросов, но они никак не могут уложиться в голове, превратиться в слова. И остается просто смотреть на девушку, недоумевать. И чувствовать тепло в душе, словно она очищала его не только от физических увечий, но и от всех страданий, которые он когда-либо испытывал. Она наполняет светом, заставляет ощущать легкость, которой он, наверное, не испытывал ни разу – ни в смертной жизни, ни после.
А потом Корделия отстраняется. Встает и отходит на несколько шагов назад, ее улыбка гаснет, и она теперь только внимательно смотрит на Ангела. Он остается на земле, не смея пошевелиться, оторвать от девушки взгляд, и в какой-то миг ловит себя на мысли, что его наполняет непонятный восторг. Не от присутствия этой другой Корделии, не от исходящего от нее тепла, и даже не от ее исцеляющих прикосновений. Это восторг, подобный тому, который испытывает тот, кто видел истинный свет, высшую силу, чистоту и божество.
Это может быть видением. Всего лишь бредом после пережитых страданий, определенной реакцией сознания на боль. Но почему, в таком случае, ему видится именно Корделия? И почему такое яркое впечатление, что все происходит на самом деле?
– Что происходит? – беспомощно спрашивает он, пытаясь подняться на ноги, но девушка протягивает вперед руку и мягко кладет ему на плечо, не давая встать.
Потом тепло улыбается и снова склоняется над ним. Смотрит так, словно ей нужно столько ему сказать, но она не может, и качает головой.
– Просто этого не должно быть, – наконец говорит она. – Подожди немного, и все встанет на свои места.
Кажется, будто она светится еще ярче. Наклоняется еще ниже, и Ангел может рассмотреть каждую, самую мелкую черточку ее лица, крошечные морщинки в уголках глаз, едва заметную родинку на щеке. Она берет его лицо в руки, она поднимает его голову, заставляя смотреть себе в глаза. Он чувствует прикосновение теплых, невозможно нежных губ, и на мгновение Ангелу кажется, что весь свет, который приводил его в восторг, проходит через него. Как душа, только без боли, захватывая и поражая.
В следующее мгновение Корделия отстраняется, и шепчет:
– Ты еще встретишь меня, мой Чемпион.
И, наверное, ему только кажется, что в ее глазах блестят слезы.
Мелькает яркий белый свет, и Ангел даже не успевает что-либо сказать. Он больше ничего не видит, не слышит и не чувствует. Тело охватывают потоки воздуха, но, несмотря на это, на лбу выступают капли холодного пота. Он падает куда-то в бездну, и всего на мгновение пробегает мысль, что его снова захватывает темная пустота. Но кожа все еще чувствует следы прикосновений, его заполняет свет, слышатся отзвуки последних сказанных ему слов.
Ангел долго не приходит в себя. Не может вынырнуть из обволакивающего его света, не может посмотреть по сторонам, воспринять то, что его окружает. Чувствует твердую землю под ногами, потоки воздуха, биения сердец, слышит звуки и голоса, чует сотни запахов, а разум то и дело возвращается к белому сиянию. Из головы постепенно уходят воспоминания, все затягивается странной дымкой, образ Корделии кажется призрачным, а слова – только отголосками.
Он чувствует, как руки охватывают холодные металлические оковы, и он корчится, а где-то рядом звучит до боли родной голос. Сквозь завесу беспамятства и все еще мерцающего света он видит хрупкую блондинку, смотрящую на него с нескрываемым удивлением и всепоглощающей нежностью. И все равно рвется куда-то прочь – к свету.
У Ангела почти не осталось воспоминаний о свете. Даже когда в скором времени снова увидит лучистые карие глаза, он ничего не почувствует и не вспомнит. Ее не будет окружать ослепляющий свет, она не будет так нежно улыбаться, в ее взгляде не будет столько скрытой боли. Он почти забудет о ее существовании, отчаянно целуя свою Истребительницу.
А Корделии останется только грустно улыбаться и смотреть куда-то в пустоту. Смотреть, видеть и знать, что все идет так, как следует. Чувствовать каждую секунду его существование, находиться рядом во всех временах, во всех местах, где он когда-либо бывал. Направлять, спасать и знать, что рано или поздно, на одном из пересечений он все равно ее встретит. Знать историю от начала до конца; раз за разом вытаскивать его из ада, возвращая веру.
Всегда. Потому что так нужно.
-конец-
@темы: Angel, Angel/Cordelia, Cordelia Chase, fanfiction
-
-
09.04.2012 в 15:21-
-
09.04.2012 в 16:32-
-
11.04.2012 в 05:26-
-
11.04.2012 в 11:36